В настоящее время в Русской Православной Церкви на экспертном уровне обсуждают возможность возвращения церковнославянского языка как школьного предмета.

Идею введения, – пусть для начала, хотя бы факультативно, – в учебный план общеобразовательных школ преподавания церковно-славянского языка (дальше: ЦСЯ), лично я поддерживаю целиком и полностью.

Более 30 лет я в Церкви, и чтение Священных текстов на языке этом я полюбил еще со времен своей юности, когда, будучи пономарем, мы буквально рвались к прочтению «Апостола» за богослужением, что называется, вставали в очередь, чтобы прочесть Шестопсалмие. Если ты безошибочно владел техникой чтения текстов на церковном языке, тогда, в среде собратий-алтарников, это означало быть в статусе непререкаемого и безоговорочного «авторитета». И, да, где-то, в этом смысле мы даже соревновались, взаимно фиксируя в блокнот допущенные ошибки, чтобы по возвращению с миссии, поставить их на вид чтецу.

Понятно, все это было ребятчеством, пресловутым «юношеским максимализмом». Но не поэтому церковно-славянский язык мы любили. В ту подростковую пору он был, прежде всего, интересным в силу своей т. с. «иероглифичности», таинственности. «Титла», «придыхания», множество ударений (которых может быть даже сразу пара в одном слове) и другие, присущие этому языку особенности, придавали особый «шарм» его звучанию.

Протодиакон Геннадий Пекарчук

Для 12-15-летних подростков, воспроизведение на этом языке словосочетаний, предложений, которое осуществлялось во всеуслышание было безусловно новым опытом, который вольно или невольно становился частью образа твоих мыслей, фактором, влияющим и на формирование речи – с возрастом, ты приходил в осознание того, насколько все те «сленги», «жаргоны», которые предлагает и навязывает школа (то бишь, ее обитатели), социум, «крутые чуваки» в лице представителей шоу-биза, словом – мир, «во зле лежащий», – контрастируют с тем языком, который неукоснительно звучит во время общественной, церковной или частной, семейной молитвы.

От тех слов и фраз – в ушах шум, в сердце – пустота и смятение, в теле – взбудораженность; от этих, священных – тишина, покой, умиротворенность, упорядоченность, целомудренность. Там ты себя расточаешь, оскудеваешь, раздраиваешь, здесь приобретаешь, наполняешь, обогащаешь.

ЦСЯзык помогает сохранить моральный облик. Как это происходит?

Вот пошел, например, девятиклассник в свою «альма матэр» – любимую школу, а там, ровесники, и, даже порой их наставники (!), которые не прочь приложиться к «слову крепкому», причем не прочь сделать это не только по поводу, но и без него, ибо для одних «выражаться» – это признак «сильной личности», «взрослости» или «крутости», для других – один из самых действенных и эффективных «педагогических» (ух, в какое же время мы живем!) способов и приемов прекращения балагана в классе или приковывания внимания подопечных к «новой теме» урока.

Итак, упомянутый молодой человек оказывается в условиях, где его уши открыты для витающих в воздухе звуков от нецензурных «словес», вопрос, сможет ли, в силах ли он окажется пропустить данные звукоизвлечения сквозь собственный слух, так чтобы напролет через ушные раковины, бесследно и бесповоротно для его пытливого ума, памяти и чуткого, восприимчивого сердца? Ответим: конечно, нет, – и будем правы.

Каков результат этого? Ответ на этот вопрос был дан еще в древности, но он по-прежнему актуален: «С преподобным преподобен будеши <…> и со строптивым развратишися» (Пс. 17, 26-27). Как бы родитель не хотел, но находясь почти ежедневно с 8:00 до 15:00 в такой аморальной атмосфере, его ни по дням, а по часам взрослеющее дитя, к 9-му классу уж точно заговорит на соответствующем «жаргоне», и если не языком, то в сердцах стопроцентно. И если «не на всю катушку», то частично, что называется «на автомате», что-нибудь эдакое да сползет с его говорящего органа, который «без кости».

Благо для мальчишки и девчонки, в данном случае, если они воцерковленные. ЦСЯ, тексты на котором они услышат в очередной воскресный день, придя с родителями в храм, хотя бы частично, но послужат им «скорой помощью» – промоют им мозг и навострят уши на звуки благие.

Что это означает? Что используемый в Церкви священный язык взывает к совести человека не только посредством духовно-нравственного содержания, смыслов, которые вещаются им через молитвословия и песнопения, но и вследствие чистоты, глубины, широты, емкости, красоты, изящности, целомудренности, беспорочности, сдержанности его оборотов, фраз слов и терминов.

Оказываясь под воздействием этих свойств церковного языка, возвышающих душу и одухотворяющих человека, у последнего обостряется ощущение отличности того состояния, которое возобладало им сейчас под сводами храма, от того, в которое он часто бывает вхож оказываясь в обстоятельствах, где нецензурная брань «в порядке вещей», уместна, и, даже, «необходима».

В этом смысле, можно сказать, что ЦСЯ обладает еще и другим благотворным свойством – обличающим. Звуча, он укоряет слушающего за лицемерие и лицедейство, за предательство если не Бога, то хотя бы тех ценностей, которые созидают, а не разрушают, очеловечивают, а не оскотинивают; за то, что одним и тем же «органом слова» он осмеливается ненавистно бранить, а потом возвышенно признаваться в любви, и, даже, молиться.

Звуки ЦСЯ духовно облагораживают тем, что сподвигают человека к осознанию тяжести от его стабильного нахождения в состоянии, как сказали бы психологи, «полярности». К пониманию того, что он постоянно «маячит» между Небом и землей, бездной и голосом собственной совести. Эта раздвоенность удручает его, утомляет и мучит. Это – духовная болезнь, свет на наличие которой проливает воздействие ЦСЯ на его слушателя и пользователя.

ЦСЯ это еще и возврат к религиозно-нравственным истокам русской ментальности: «Отсюда все благозвучные и знаменательные слова наши, как-то: великолепие, велемудрие, присносущный, злокозненный, благобытность, громовержец, низринуть, возблистать. Не мудрено, что юношество наше, не приучаемое никогда к чтению священных книг, наконец, совсем отвыкли от силы и важности языка родного. Но если мы красоты подобных мест, как: Господь рече, да будет свет, и бысть, или; видех нечестиваго, высящася яко кедры ливанския, мимоидох, и се не бе, не станем чувствовать – горе народу! » (А. С. Шишков).

Не даром ЦСЯ преподавали в школах дореволюционной России. И не спроста эту практику прервали большевики после Октябрьской революции 1917 года – они «запретили преподавать церковнославянский, понимая, что это мощнейший механизм передачи культурного и духовного опыта <…> им нужно было сломать идентичность русского народа» (А. Щипков).

И в культурном аспекте, пользу ЦСЯ трудно преувеличить. «Если помимо политического, военного, экономического суверенитета в России заговорили о ценностном суверенитете, или, как написано в Стратегии национальной безопасности, о культурном суверенитете, мы должны понять, как мы этот суверенитет будем реализовывать? Язык – один из элементов передачи культурного опыта, культурного кода народа – и для верующих, и для неверующих людей. В основе русского языка – церковнославянский и древнерусский. Речь идет о передаче культурного опыта от древнейших времен до сегодняшнего дня – на этом зиждется идентичность народа» (А. С. Шишков).

Что до преподавания ЦСЯ в школах. Преподавать язык нужно именно в школьном возрасте, потому что в этот период у детей формируется культурная идентичность и структурируется мышление. Согласно мнению русистов, чем лучше человек знает церковнославянский, тем грамотнее пишет по-русски, кроме того, изучение церковнославянского обогащает лексику, приобщает к нравственности, знакомит с русской традицией и культурой.

Протодиакон Геннадий Пекарчук

Телеграм-канал автора