Поразительное уменье не прекращает человек демонстрировать! — от эпохи к эпохе, из года в год — все одно — все в тот же капкан, да по шею в него, так уж, что б наверняка. А иначе никак. Ведь качественный, не чужих рук дело, — собственного производства. Захлопнулся — и не вырвешься. Вот уж подсобил старинный идеолог идейкой. На, вот, — сказал, — посмотри и попробуй, — апробируй то, что реально, что есть, а не то, что обещано, что неосязаемо, невидимо и неопределенно, чего нужно достичь.
То была инструкция по изобретению ловушки, то было и самой ловушкой.
Так на века проторился короткий, безтрудный путь. Зачем охота, пот проливать, рисковать? Вот же он, лакомый кусок, хватай, поглощай, насыщайся! Сделано. И в миг в неволье смертное, не вкусимши. А следом и поколенья очередные — все по тому же пути, туда же… в конкретику, где не вилами по воде писано, где «счастье» здесь и сейчас; в бесконечный круговорот бартера меж искушеньем и плотью: отдай мне твою душу, взамен получи наслажденье; в бездушье. В зверинец, в бездну безумства и инстинкта, где от человека остается йота одна.
И в самом деле, уж если впаивается порок в сердце или сердце в порок, так впаивается, да с легкостью неимоверной такой, что будто оба целым и нераздельным становятся.
Вот-те, голубчик, и капкан. Стиснет свои зубчатые дуги, так, что б потуже, да поглубже в кожу, кость — и не ходу. Хорошо, если жгут в кармане, и голос покрепче. Иначе, бывай, исход от кровотеченья. В случае же лучшем, констатируют: «человек с неполноценным здоровьем, калечка, так сказать, «недочеловек».
И в самом деле, уж если впаивается порок в сердце или сердце в порок, так впаивается, да с легкостью неимоверной такой, что будто оба целым и нераздельным становятся. Да если даже и высвободится чудом из этого союза диады, — не перестанет ведь глазеть в ту же сторону. При-стра-щен-ность! – Зависимость — Капкан! Влечет, манит видом и запахом. Задурманивает голову и опыт удовлетворенья, так, что по телу дрожь. Приблизишься — с головой вон засосет.
Так и засасывает! Всю историю его засасывает — целиком. Потому и саму историю в толк не берет. Не хочет! Ведь там черным по белому о том, Чего не достает для Мира и Благоденствия. Не на руку ему знанья об этом. Жить по совести неудобно, — правдой колит до невыносимости — да и не выгодно: «в дамки» не просунешься. Еще и стормозит вдруг за шаг до звезд. Уж, нет! Не хочется быть разочарованным в том, что телу близко, чему каждая секунда жизни посвящается. Вредно, любезный, патологическому карьеристу знать о шаткости посюсторонних законов. Сколь рвется он на пьедестал, столь нежеланья в нем знать правды.
Да если и захочет: что с того? Все то же — покружляет глазами по историческому межстрочью, да так, что б поодаль от колючих, правдивых умозаключений, и заврется сам с собой. Обрел, мол, оправдание своим измышлениям и деяниям. Ура! Да что там! История для него архив какой-нибудь. Вынюхает в нем какую-нибудь инструктишку, вроде «руководства по воздействию на массы», и бегом в дело претворять. Впрок и язык острый приходится. Уж этот злосчастный как ключ к любой двери. И достукиваться не надо. Лишь одно движенье — и внутри, внутри чужих извилин, сухих извилин.
И это — еще не вся смекалка. Еще и не так он может потрепать историю. Не почурается попользовать ее и как, например, толстый аргумент в пользу, скажем, детерминизма. Для самоубежденья в нем, что б без малейших сомнений. Понимаешь ли, выгодно ему это. Ведь существование Рока, Судьбы расслабляет, раскрепощает. Да и ответственности меньше, когда все предрешено не тобой. Так удобно жить, когда все равно быть тому, чего не миновать.
Вредно, любезный, патологическому карьеристу знать о шаткости посюсторонних законов. Сколь рвется он на пьедестал, столь нежеланья в нем знать правды.
И это еще что! Бывает и по-хлеще. Приснится вдруг ему сон вещий, где он любимый, да еще на троне в царской порфире, да с диадемой на макушке — и возомнится: вот он, дескать, — путь моей жизни — засветиться, наследить в Истории в ипостаси властелина! Да и сходится ведь! Успел он уже вычислить из нее, что потомком Наполеона приходится. Помогла… родная… История. Зачем же она еще нужна, как не для выявления родословной!
Смешно, братец, смешно…
Вообще, скажу тебе, как не крути, — замкнут, чересчур замкнут человек на себе, и, даже, самовлюблен, причем, преизбыточно. Подчас до умопомешательства. Дальше собственного пуза видеть отказывается, даже когда оно уже с неимоверной болью трескает от пресыщения. Боится? Увы, вновь увидеть край пропасти, даже нет! — ощутить собственное в нее падение и в который раз осознать иллюзорность счастья им сконструированного, да и зыбкость самой этой искусственной конструкции и что, наконец, не стать ему Богом, не заменить Его собой, — ну уж нет! Это и впрямь — удар ниже пояса — да, да, именно, — по Эго! Как же так!? Сотни тысяч лет целеустремленного поиска счастья, а шей, шей то человеческих под косу смерти во имя этого сколько было положено!? И все насмарку! В тот же капкан! Что не «изм»- провал! Еще «изм»- снова провал!
А потому, друг мой, и происходит это, что глазки не туда пялятся. Одни, к книгам или как таковому познанию равнодушные, в яблочко сочное только и всматриваются, — другие же, хоть и скажем, полиглоты, в книгах, тем не менее, меж строками блуждают, да и то по тем местам, от которых в деле для брюха проку больше. Да и вообще, и те и другие поодаль от того быть стараются, что противоречит и прекословит их убеждениям, порокам, стремлениям — их, если хочешь, самозациклинности — Г-О-Р-Д-Ы-Н-Е.
…ответственности меньше, когда все предрешено не тобой. Так удобно жить, когда все равно быть тому, чего не миновать.
Потому они и головы свои по-страусиному, да по-тщательнее и поглубже куда надо упрятывают, что не хотят правды перед собой видеть. А правда, братец, в том, что бездна, глубокая непроглядная бездна под их ногами расстилается. И она неминуема для тех, кто весь коротенький отрезочек своего жития-бытия отплясывет в угоду самому себе. Самоуслужливость и самоугождение — путь в пустоту, в самоубийство. Это — крушение Вавилонской башни — вымышленных человеками планов стать всемогущими — наблюдать им меньше всего хотелось бы. Оттого они и в мирке своем сфантазированном затворились, в котором собственного производства законы не в коей мере не понуждают силиться созерцать что-нибудь еще, кроме себя. У таковых, поэтому, и Бог в стороне. Неудобно им с Ним жить. Надо ведь так им, что б быстро, при мизерном труде, максимум эффекта и результата. Лучше синица в руках, чем журавль в небе. По ним — пусть уж и в капкане, но с мяса куском в зубах.
В круговороте этом они и будут беспрерывно вращаться до тех пор, пока не вызволят себя из рабства ЭГО и не признают, что кроме каких-нибудь там «изм-ов» всевозможных, собственных безнадежных и себя в веках изживших идей и законов, есть Нечто наглядное, очевидное и непреходящее, но никогда ими неучитываемое или намеренно отторгаемое — ПРАВДА, другая — не земная и не всегда вписывающаяся в рамки человеческой логики — Правда БОЖЬЯ.
…пусть уж и в капкане, но с мяса куском в зубах.
Путь по Его Закону может и пытался быть начатым людьми в отдельные моменты или периоды их жизни, но, а дальше: либо сходили с дистанции в задышке, либо от близорукости и вовсе с курса сбивались. Короче, Путь этот ими так и не был пройден до конца, и потому остался ими не познанным. Об этом и история трубит, внятно и вполне на доступном языке, конечно, если читать ее, и читать по строкам, причем с подходом непредвзятым и объективным. — О том она, что есть шанс обрести искомые Блага, подлинные Блага, и что он, — не вне Евангелия, но в Нем, в Его осуществлении во времени и пространстве, и не в условиях «Бог в стороне», но в условиях «с Богом» и только, «с Богом»!!!
И если они вдруг снова захотят достигнуть Их, следуя какой-то другой «схеме», другим принципам, а в основание своих намерений погребут исключительно эгоцентристские ценности, то, позволь, приятель, повтор последствий, в таком случае, неизбежен, а такие понятия, как мир и общественное благоденствие таки останутся в категории утопических.
И, наверное, так и случится. В том же капкане окажутся снова. Хотя…мало верится, но ты знаешь, если даже когда-нибудь их головы и образумятся, — то лишь на мгновенье.