[smoothcategory catg_slug=»publikaczii»]
Сейчас, когда церковному служению отдано почти 20 лет, и храм стал неотъемлемой, обязательной частью и будней, и праздников, становится понятным, что прожитые годы имеют особую градацию.
Не десятилетиями или пятилетиями живет верующий человек и даже не детством, отрочеством, молодостью и зрелостью. Иные вехи имеются – храмы Божии. Те, от которых начинается особый отсчет. Ведь лета духовные не совпадают с временами года, и мера внутреннего возрастания не зависит от количества сорванных календарных листков…
Самым первым храмом моей жизни был кафедральный собор в Ростове-на-Дону. Первым с точки зрения сознательного стремления сходить «в церковь» и понять, почему родные бабушки до сих пор крестятся на темные иконы. Был и иной храм, где меня когда-то крестили и даже причащали, но он в памяти не остался.
Введению в ростовский собор Рождества Богородицы способствовало и то, что в одну из суббот моего отрочества именно у этого храма меня впервые в жизни «угостили» милицейской дубинкой. Это были школьные годы, девятый класс. То время, когда родители уже разрешали гулять с друзьями «до десяти». Весна, канун Пасхи. Пожертвовав «Мелодиями зарубежной эстрады», которые всегда транслировало телевидение в пасхальную ночь, решили мы с приятелями все же пойти в церковь. Нет, не молиться. Просто – «посмотреть».
Вокруг входа в собор, подковой, в полуметре друг от друга, стояли курсанты речного училища, а за ними, по тротуарам и трамвайным рельсам, группы молодых милиционеров. Курсанты пропускали только старушек. Все остальные должны были объясняться с милицией, которая, как правило, отправляла обратно, за оцепление.
Ростовский кафедральный собор находится на рыночной площади города. Центр с парками и развлечениями – рядом. Недалеко и набережная – место любимое и популярное среди горожан. Ясно, что у оцепления тут же собралась внушительная толпа молодежи, оживленно обсуждающая не столь часто встречающееся действо.
Нет, о Пасхе и Воскресении Христовом не говорили, просто тихонько (громко в те года было не принято, да и боязно) обсуждали сам факт: «Почему не пускают». И, естественно, тут же вырабатывали планы, как «прорваться» в церковь. Зачем «прорываться», было не так уж важно…
Придумали грандиозный план и мы. Недалеко от собора есть остановка, от которой отправляются трамваи, проходящие сквозь оцепление как раз мимо ворот храма. Открыть двери движущегося трамвая в те годы было элементарно, поэтому мы и решили выскочить из вагона как раз напротив церковной калитки и… бегом в храм.
Так и сделали. Но не рассчитали. Милиционеры оказались проворней. Тут-то мне дубинкой по шее и спине досталось…
Через неделю, в воскресенье, я поднялся очень рано, чем несказанно удивил родителей. Еще больше они удивились, когда я затребовал у них пятьдесят копеек, так как иду в церковь (для незнающих должен сказать, что 50 копеек в те года было внушительной суммой для ростовского подростка). Мать удивленно посмотрела на меня, отец хмыкнул, но разборов не последовало, и мне выделили полтинник.
В храме было тускло, таинственно и немного страшно. Непонятно откуда слышалось стройное пение, отовсюду мерцали огоньки свечей. Я тоже купил целых пять штук, по пять копеек каждая. Купил, отошел в сторонку и стоял, не зная, что делать дальше. Откуда-то взялась сердобольная тетенька, которая, ненавязчиво объяснила, куда поставить свечки и как креститься. Затем она ошарашила меня вопросом:
— Вот скажи мне, молодой человек, Ленин был?
О том, что Владимир Ильич был, есть и будет, я с детского сада знал, но вот тут как раз и засомневался. Ничего сказать не мог. Подобного вопроса ведь вообще не могло существовать.
Ошеломлено смотрел я на тетку и молчал. Она же, немного подождав, и видимо, по-своему истолковав мое замешательство, резюмировала:
— Вот и Христос был.
Понимаю, что данный апологетический изыск ныне воспринимается с улыбкой, но тогда он заставил меня зарыться в книги и, в конце концов, добыть на пару дней Евангелие.
Не стоит и говорить, что я ничего не понял в той первой выслушанной службе. В памяти остались лишь множественные «Господи, помилуй!», да длинное песнопение, которое пели все окружающие.
Рядом со мной стоял мой сверстник и тоже пел. В такт со всеми и совершенно естественно, не стараясь. Просто пел. Первая мысль насчет этого парня была не из лучших, типа: «А ты кто такой?». Даже раздражение появилось, отчего он может вот так, без старания, бравады и усилия, вместе со всеми, а я нет. Затем я его «зауважал» и начал придумывать версии его биографии. Версии, наверное, были сугубо диссидентского типа, так как «Голос Америки» и Би-би-си уже успели к тому времени подпортить мое школьно-комсомольское мировоззрение.
В конце службы вышел священник с какой-то высокой чашкой и начал кормить длинную очередь. Была и у меня мысль, сходить попробовать, чем там потчуют, но что-то не пустило. Внутри раздалось: «Нельзя!»
Тут ко мне опять подошла тетушка, учившая ставить свечи.
— Как тебя зовут, паренек?
— Саша.
— Александр, значит. Ну, пойдем.
И повела меня в правую часть храма, за большую колонну, к окну, а там показала на большую темную икону в раме за стеклом.
— Смотри, это твой небесный покровитель.
— Кто? – не понял я.
— Святой Александр Невский. Князь благоверный, – ответила тетушка и отошла.
Таких потрясений у меня в жизни было немного. Я смотрел на Александра Невского, о котором столько читал и, казалось бы, все о нем знал, с изумлением и страхом. Он «святой», и в церкви его икона!
Именно тогда началось воссоединение прошлого, настоящего и будущего, впоследствии переосмысленного, как «горнее» и «дольнее». В ту, первую минуту начала отсчета времени не по календарю, я бы не удивился, если бы из храмовой глубины ко мне навстречу вышли Дмитрий Донской, Александр Васильич Суворов, и даже с Кутузов с Наполеоном.
Христа пока я среди них не видел, да и не представлял.
Сейчас понятно, что Он рядом был, но вот готовности Его встретить у меня еще не было…
Епархиальное
Епархиальный дворик. Все завалено снегом. По прочищенным дорожкам от владычных покоев до приемной прогуливается сам митрополит с мирским посетителем интеллектуального вида.
Я смиренно ожидаю в сторонке, чтобы взять благословение перед поездкой в Киев.
Скрипит железная калитка, открывается ровно настолько, что бы в нее могла протиснуться фигура молодого священника. Именно молодого. Для более маститого этого отверстия, в большинстве случаев, крайне недостаточно.
В образовавшийся проход просовывается лохматая и в меру бородатая голова, обладателю которой лет 25 отроду. Увидев владыку, молодой батюшка аккуратно входит остальной своей телесной сущностью. На подряснике с иерейским крестом, кожаная курточка, но на голове ни скуфьи, ни гражданской шапочки не наблюдается.
Владыка останавливается, смотрит на зашедшего и изрекает:
— Ты чего без шапки?
— Владыченька, так не холодно.
Митрополит начинает разглаживать левой рукой бороду. Нехороший знак.
Затем вновь повторяет:
— Ты чего без шапки, спрашиваю?
Священник, улыбаясь от проявленной святительской заботы, твердит скороговоркой:
— Так не холодно, владыка-святый. Не холодно.
— М-да? – удивляется владыка. – Ну-ну. – И продолжает свой променад-беседу с местным интеллектуалом.
Через пару минут, он, распрощавшись с собеседником и, остановив мое движение к благословению, опять воззрел святительскими очами на молодого попа:
— Я тебя спрашиваю, ты чего без шапки?
— Так молодой я еще, не замерзну, – с улыбкой от уха до уха, ответствует священник.
— Ты погоди, батюшка, – уже ко мне обращается митрополит. – Я сейчас.
Владыка поднимается по ступенькам и заходит в свои покои, откуда через пару минут возвращается, держа в руках зимнюю видавшую виды скуфейку со следом архиерейского крестика видимо, недавно снятого.
— Иди сюда! – обращается архиерей к молодому пастырю овец православных.
— Благословите, Владыка! – бросается вперед молодой священник, почтительно согнувшись и держа пред собой сложенные лодочкой ладони.
В ответ митрополит нахлобучивает на его главу свою ношенную-переношенную скуфью и изрекает:
— Вот там, за беседкой лопата стоит. Дорожки почисть во дворе епархиальном, а там и благословлю.
— Вишь, не холодно ему, – уже улыбаясь, обращается ко мне архиерей и добавляет погромче, с напускной строгостью: – Здоровье – дар Божий, его беречь надобно.
И, взяв меня под руку, спрашивает:
— Ну, а ты-то чего прибежал, батюшечка?….