Что поразило при знакомстве и разговоре с Неманей, так это, во-первых, его спокойствие, даже умиротворенность: говорит он тихо, но четко, ясно и убедительно. Во-вторых, полное отсутствие «благочестивого сюсюканья»: если он говорит что-то, то ты чувствуешь, что слова выстраданы, идут из сердца, а не приплетены «по случаю» и не взяты просто так из Писания, без погружения в него умом и проверкой собственной жизнью. Всегда ведь чувствуешь, говорит ли человек искренне или же просто сыплет цитатами – в первом случае ты ощущаешь силу слов, во втором, какими бы высокими эти слова ни были, они проходят мимо как слуха, так и сердца.

Неманя вспоминал свое бегство из Сараево в 1990-х годах во время войны в Боснии. Было ему тогда 16–17 лет, считай, подросток или совсем юноша. Я уже привык, что при таких рассказах очень часто тебе рисуют самые страшные картины, с обязательным осуждением врагов и пожеланиями им всем небесных наказаний; кроме того, могут быть представлены и, скажу мягко, не до конца проверенные факты из якобы собственной жизни, потом оказывающиеся неполным пересказом фактов из жизни совершенно других людей, а то и слухов. Проще говоря, такие «пугалки», нарушающие душевный мир и заражающие ненавистью. Впрочем, окажись я в таких обстоятельствах – такие чувства возникнут, такое море пространное с гадами в душе взбеленится – не приведи Бог. Может быть, поэтому старики говорят о лечебной для души пользе времени: «Время – лучший врач», оно помогает (или может помочь) внести в душу мир, трезвость, покой, избавиться от уничтожающей ненависти. Неманя, как мне показалось, использовал этот дар времени по-христиански – для покаянного размышления.

***

– Сначала, помню, было разочарование, обида, боль: твои соседи-мусульмане, с которыми вчера буквально вместе делили общий стол, веселились, работали, со стеклянными какими-то глазами гонят тебя и твою семью из квартиры. Ты виноват лишь в том, что ты – христианин, серб. Взрывы, автоматные очереди, крики, проклятия. Помню, как в первый раз на моих глазах погиб человек: мусульманский снайпер убил женщину.

Помню, как в первый раз на моих глазах погиб человек: мусульманский снайпер убил женщину

Ты смотришь из-за угла и понимаешь, что ничем, вот совершенно ничем не можешь помочь истекающему кровью человеку. Это было, пожалуй, страшнее всего. Потом много еще смертей навидался. Начинаешь привыкать к этому аду. Но сердце-то подсказывает телу, что «вот это всё» – ненормально, что убийства, ненависть, ад – не норма. И тело, повинуясь сердцу, потом реагирует: в течение нескольких месяцев тебя «колотит» так, как не дай Бог никому.

Каким-то чудом удавалось иногда поддерживать эпизодическую связь с родственниками из Сербии: обрывистые телефонные разговоры в несколько секунд, слезы: «Беги, как только сможешь!» А как тут убежишь – кругом война. Мусульмане, хорваты, сербы, «миротворцы» – такой котел, из которого только боль и ненависть выкипает. Главной мечтой у всех, кому удалось спастись, было, разумеется, вырваться. И, ты знаешь, удалось, Бог спас. Тогда в Боснии основной валютой были немецкие марки. Так вот, один бошняк-мусульманин предложил за 2000 этих самых марок вывести меня из мусульманской зоны Сараева и доставить в сербскую – «а дальше сам смотри». Еще тысячу нужно было отдать украинцу-водителю за провоз до границы с Сербией, и еще тысячу – немцу-«миротворцу», чтобы закрыл глаза на тот «уазик», в котором я ехал между сиденьями, и не особо тщательно его досматривал. Ты сидишь, зажатый между тюками в машине, при каждой остановке прощаешься с жизнью – а вдруг сейчас выведут и расстреляют, слышишь, как водитель покупает бензин, угощает немцев ракией и сигаретами – совсем не романтическое путешествие это было. Но, слава Богу, я добрался до сербской границы, а там уже встретили родственники. Вот так я оказался в Белграде после многочисленных скитаний. Вот там-то и начало меня «колотить» как следует. Но ничего, оправился. Со временем и дом поставил – друзья и родственники помогли.

Вот, ты спрашиваешь, в чем я вижу причину всех наших трагедий и ужасов – этих войн, страданий, убийств, концлагерей, разрушений. Отвечу так: каковы христиане, таковы и времена. Морщишься, вижу. Но ты посмотри, подумай: если бы мы, православные, вели себя действительно по-христиански, пришлось ли бы Богу употреблять такие сильнодействующие средства для того, чтобы привести нас в чувство?

Это мы на войне о Боге-то вспомнили, молиться начали – а до всего этого?

Это мы на войне о Боге-то вспомнили, молиться начали – а до всего этого? Да какой там Бог, какие заповеди, ты что! Дом побольше, еда послаще, веселье погромче – мы ж «этого достойны». Дети? Детей рожать, «плодить нищету»? Ну-ну. Нам эта «нищета» потом здорово о себе напомнила, да и сейчас напоминает – кормить стариков в Сербии некому стало, а многодетные семьи бывших сограждан-мусульман с недоумением смотрят на оставшихся православных – будь то в Боснии или в Косово и Метохии. Так Бога и забыли.

Я такой эксперимент поставил: на каждый тяжелый вопрос, судьбоносное вопрошание стал искать ответы в Библии – что в Ветхом, что в Новом Завете. Псалтирь очень помогает. Например:

«Почему разрушилась богатая и сильная Югославия, чьи граждане жили себе, считай, припеваючи?»

Ответ сразу просится:

«Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии. Аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий. Всуе вам есть утреневати, востанете по седении, ядущии хлеб болезни, егда даст возлюбленным Своим сон» (Пс. 126, 1–2).

Мы этот «хлеб болезни», в которую, давай уж честно признаемся, сами себя с каким-то диким наслаждением ввергли, до сих пор, мне кажется, жуем – зубы ломаем. Или – еще вопрос:

«Когда ‟все это” закончится?»

Да очень же просто, откроем пророка Иеремию:

«Возвратитесь, мятежные дети, Я исцелю вашу непокорность». – «Вот мы идем к Тебе, ибо Ты – Господь Бог наш. Поистине, напрасно надеялись мы на холмы и на множество гор; поистине, в Господе, Боге нашем, спасение Израиля» (Иер. 3, 22–23).

Мы могли надеяться на самую сильную армию на Балканах, на крепкую валюту, на мощного и авторитетного правителя («на нефть и газ, на оставшийся лес и золото с алмазами, на ядерное оружие…» – чуть не перебил я Неманю), но все это исчезло во мгновение ока, потому что мы не надеялись на Христа и не вели себя по-христиански. То, что Он нас любит и буквально умоляет нас вернуться, вроде как понятно – неясно только то, с каким упорством мы отталкиваем протянутую руку, продолжая считать себя обойденными справедливым Божественным вниманием. Прикинь, что случится, если это внимание к нам – что к народу вообще, что к каждому из нас, сербов, в частности – будет действительно справедливым. Да мы и секунды по земле не пройдем. Жалуемся: «Ой, наши храмы рушат!» – а мы сами-то давно в храме были? А если были, для чего туда приходили? Свечку поставить да песню народную во дворе исполнить? Не такого Православия от нас Господь ждет, не такого…

Степан Игнашев
Источник: pravoslavie.ru