[smoothcategory catg_slug=»publikaczii»]

«В лице своих богов человек рисует свой собственный портрет»

Ф.Шиллер

Через тернии к звездам. Что есть благо? 

В дохристианскую эпоху на протяжении многих ее веков пытливый ум человека не на миг не переставал производить попытки прорыва своей мысли «через терния к Звездам», через узко — 3емное к необъятно – небесному. В течение всего этого времени она находилась в состоянии непрестанного и настойчивого поиска Той Истины, от Которой сама себя отгородила целым пантеоном вымышленных ею богов и идолов, суеверий и предрассудков…

И поиск этот не был совсем уж лишен каких — либо успехов. Об этом свидетельствуют многие яркие представители античности, Гераклит, например, создавший учение о Логосе как мировом Разуме, «в Евангелии от Иоанна Богослова, — пишет прот. Василий Зеньковский, — Сын Божий именуется Логосом. Термин этот был одним из самых давних и самых распространенных терминов в античной философии…» (1); или Анаксагор, сформулировавший учение о мировом уме и мн.др.. Т.о. рациональные порывы ума в направлении истины все-же имели место в данный исторически период, ведь «если язычество не имело прямых откровений свыше, то все же и ему были открыты, или, по крайней мере им предчувствовались, многие истины, в полноте и ясности данные христианством в Откровении» (2). Однако все подобные достижения являлись лишь предельно максимальным результатом столь продолжительного поиска.

Т.о., человеку этого времени, «не знающему Откровения свыше, все же многое было «открыто»… ему были доступны многие истины, — но он (ПГ) не знал, где источник того света, который светит их сознанию» (3). Человек так и не узнал Бога, в поле зрения его сознания оставалась лишь Его слабая тень — те Его проявления, которые в этом историческом периоде так и не были преодолены разумом человека. «Философские системы языческой древности не содержали в себе достаточной силы, чтобы окончательно порвать с натурализмом, душа язычника не могла «вырваться из рокового воспаленного круга бывания, чтобы достичь чистого бытия» (4). Бог, поэтому, в сознании древнего человека оставался лишь только желанным и искомым. Следствием чего явилась тенденция апофеоза этих проявлений, пользующихся большим доверием, в силу их видимости, осязаемости, а так же непосредственной близости жизни и быту.

В данных обстоятельствах особый интерес вызывают те последствия, которые обнаружили себя в ходе истории. Последствия, ставшие результирующей отсутствия знаний о едином личностном Боге, связи с Ним, и, которые соответственно проявили себя в различных сферах бытия человека.   Каковым человек был без Бога в своих религиозных, моральных, культурных и бытовых проявлениях в этот исторический период?

Собственно, ответ на данный вопрос должен разъяснить меру уклонения без-Божного общества от норм своей человеческой природы — своего естества, своей «очеловеченности». Поэтому, в первую очередь необходимо определить, что является этой нормой для человека как личности обладающей разумом и свободой воли, — нормой его бытия. Решение поставленной задачи содержится в самом опыте человека.

Стоит заметить только, что любая деятельность каждого без исключения человека имеет своей целью максимальное достижение всего того, что вполне исчерпывается понятием «благо». Комфорт, удобства, красота, любовь, счастье — ни этим ли всем каждый человек желает быть обладателем!? Блаженство — именно этого состояния жаждет душа всего человечества, и ей не свойственно не искать для себя добра, не желать его. Но ведь это «благо», «добро», то есть стремление к нему — непрерывно, бесконечно. Достигнув одной цели, человек задается другой, третьей… Он не может удовлетвориться достигнутым, — это стремление вечно. А все, что относится к категории вечного, чуждо разрушительному, так как последнее с необходимостью приводит к концу. Все приводящее к концу называется злом. Зло разрушительно. Но человек стремится к бесконечному благу, которому противопоставлено разрушительное зло.

Следовательно, нормой человеческого бытия является благо, добро, блаженство, — все чуждое разрушительному. Человек ищет блага, стремится к нему, зачастую не осознавая и не замечая в себе этой врожденной тенденции. Он боится боли и не согласен с фактом собственной смерти. Он способен к любви не по необходимости внешней или внутренней, а в силу свойства его души, природы. Он любит, и это – неотъемлемое его человечности. Напротив, не любить — ему несвойственно, поскольку такое состояние мучительно. Все противоположное любови: презрение, зависть, ненависть и порождающаяся этим вражда вызывает в человеке страдание, мучение, угрызение, своей силой по сути разрушающие его духовно — телесное здоровье и ускоряющие смерть.

Итак, человек предназначен к благу, и это – норма его бытия. И если в мире в межличностных отношениях преобладает зло, то этим, лишь подтверждается его «несвойственность» человеку, поскольку, несмотря на свою мощь, оно оказывается бессильным разрушить остатки добра. Значит, с одной стороны, добро сильнее и за ним стоит Нечто более Могущественное, с другой, — могущество зла небесконечно, и, поэтому оно — временное явление. Из этого следует, что добро превосходнее, и наиболее устойчивее в своей жизнеспособности. Значит, оно имеет созидающее свойство. А все созидающееся вечно. Вывод: человек — ЧЕЛОВЕК, когда он благ, благо — его норма и в своем существовании он бесконечен как бесконечно и благо.

И, здесь, важно отметить, что сам процесс бесконечного стремления человека к достижению блага делает необходимым признание наличности Идеального Блага, или — Абсолютного Блага, поскольку, во – первых, сила любого стремления обусловлена чувством некоего «недостатка», «изъяна», («Творец наш…устроил так, чтобы недостаток необходимого вел к упражнению…возбуждал к деятельности» (5), с одной стороны, во-вторых, глубинной интуицией, или даже, внутренним убеждением в существовании реальной «Возможности» восполнить этот «недостаток», — с другой. Абсолютным же Благом может быть только Бог (поскольку неабсолютное не может быть Богом). Следовательно, нормой жизни человека, его взглядов и поведения – его подлинной «человечностью», является Благой Бог.

«Религиозный инстинкт» — неотъемлемое человека

Так и не узнав и не рассмотрев сквозь тусклое стекло преданий предков именно этого Бога, человек древности тем самым уклонился от Него как от собственной нормы личного бытия и лишился, таким образом, собственного человеческого облика и подлинного достоинства. В его сознании Бог оставался, однако, только лишь как желанный Идеал, вечно влекущий к Себе его глубокое приглушенное внутренне-присущее и неистребимое чувство — чувство Благого Любвеобильного неравнодушного Бога. «Человек первобытных языческих времен,- пишет Лев Александрович Тихомиров, -…хотел, чтобы Бог был благ и справедлив, и обращал молитвы в этом направлении к таким богам, которые не давали ему никакого основания рассчитывать на подобные в них качества… тоскуя об ином, благом Боге, о котором жило смутное предание и о котором говорило сердце человека, — люди под давлением культa cил природы выращивали мрачное средостение между собою и этим Богом. Боги природы скрывали собою и величие Божие, и Его любовь, и все Его благое существо, рождали и укрепляли мысль о том, что высшие силы мира не имеют ничего общего с нравственными чувствами человека» (6).

Бог, как Личностное, Единое Существо с присущим Ему фундаментальным свойством – Благости, был, таким образом, сокрыт от сознания древнего человека за зановесом искусственно вымышленных им богов.

Данное явление, которое предельно изумляет даже обычное здравомыслие своей алогичностью и примитивностью, в подходе к созданию именно такой формы религии древним человеком, тем не менее, заслуживает особого внимания. Бесспорно, что верить в плод собственных фантазий, при этом, обожествляя их и поклоняясь им, — факт, относящийся к категории глупого и бессмысленного. Хотя бы лишь только потому, что любое чествовние, обожествление и поклонение, — не является еще религией в полном определении данного понятия, поскольку одними из необходимых условий ее появления являются: во – первых, — «Исповедание духовного, совершенного, разумного, личного начала – Бога, являющегося Источником (Причиной бытия всего существующего, в том числе человека, и всегда активно присутствующего в мире» (7), во — вторых — возможность и необходимость духовного единения человека с Богом.

Однако, вместе с тем, данный факт обнажает одну, но очень важную проблему, по своему существу глубоко значимую для каждого разумно-свободного существа. Это — вопрос веры: почему, вообще, человек не может не верить? Ведь постепенно забывая единоличностного Бога, о Котором, как о Творце всего сущего напоминали только лишь предания предков и которые уносились все дальше и дальше в глубины прошлого, все более старевшие и стававшие менее понятными; и, даже, в какой то мере насильно принуждая себя забыть о нем, силясь создать при этом то средство, которое заменило бы в его жизни место забываемого им Бога,- суррогат: цивилизацию, культуру, искусство, музыку и другие развлечения (не необходимые)…

Тем не менее, в сердце древнего человека не на миг не переставал бить ключом источник живой веры, действовать, т.с., врожденный религиозный инстинкт — мощная потребность верить в Высшее и Абсолютное, — инстинкт, который целеустремлял его сердце и ум, влек своей неиссякаемой силой к поиску Предмета, который бы успокоил и удовлетворил его религиозную потребность.

Выход из монотеизма, обусловившийся забвением «Бога предков», таким образом, не развился до вырождения и полного иссякания веры в душе человека. Он не стал атеистом, даже при благоприятных для рождения этого явления условиях и обстоятельствах. Его неистребимый религиозный инстинкт поменял лишь предмет своего верования, повергнув человека в бездну политеизма (многобожия). Давайте и коснемся, поэтому, вопросов веры и неверия, столь актуальных не только для человека прошлых поколений, но и для всего человечества, как настоящих, так и будущих веков.

Неверие — противоестественно

Почему же неверие как таковое невозможно?

Вообще, в доказательство бытия веры и ее изначальной наличности душе человека можно привести хотя бы два факта, исходящих из самого многовекового общечеловеческого опыта, в достоверности которого, последовательно и здраво-мыслящим, сомневаться представляется едва ли возможным, хотя бы в силу своего всеобщего масштаба.

Первый аргумент, — онтологический, — впервые сформулированный архиепископом Кентерберийским Ансельмом, который сводится к следующему: «если в нашем уме есть понятие о Существе всесовершенном, то такое Существо необходимо должно существовать, поскольку, не имея признака бытия, Оно не было бы всесовершенным. Мы мыслим Бога всесовершенным, следовательно, он должен Иметь и свойство бытия (8). Важным для нас, в данном высказывании является наблюдение, полностью оправданное опытом человека, которое выступает свидетельством в пользу существования в его разуме идеи или понятия о «Существе всесовершенном). Можно ли с этим согласиться?

Может и нет… однако ж!.. Попробуем тогда на миг допустить, что никакой Библии, никакого-либо Откровения или древнего предания, из которых мы бы могли получить и черпать какие-либо свидетельства и знания о Боге или богах – о существовании Божественного, никогда не было, и нет. Если бы все человечество было лишено, таким образом, теоретически-рационального знания о Боге? Неужели бы мы в данном случае отказались бы от таких понятий и явлений как: развитие, высшие и низшие степени, ценность, красота, добро, счастье?!..

Вот некоторые высказывания по этому поводу известного профессора и апологета нач. 20 ст. Н.Н.Фиолетова: «Если в основе бытия нет абсолютного начала и абсолютной цели, то не остается места для развития. Нет возможности различать высшие и низшие степени, если нет основания для оценки, а это основание можно получить, если есть конечная цель, конечный смысл самого развития» (9). И еще: «Откуда может последовательно безрелигиозное мировоззрение, о котором говорит в своей статье Луначарский, взять критерий «красоты», различение высшего и низшего, достойного и недостойного? Не есть ли подобные претензии человека, с этой точки зрения, лишь бред и самообман? Пред лицом слепой бездушной стихии, пред лицом всеобщего бессмысленного круговорота вещей для таких различений нет места, нет оснований (10).

Единственным верным и логичным следствием данных слов при выше допущенном условии должен быть категорический отказ от этих близких нам понятий как «бреда и самообмана». Это сделать не трудно, но только теоретически. В практике, осуществление этого, невозможно.

Мы не сможем, например, не увидеть и не ощутить красоту и не назвать ее именно этим соответствующим ее существу и содержанию словом. Если бы и не существовало этого слова, все равно человеческое сердце в порыве восхищения от созерцания прекрасного обозначило бы его соответствующим понятием. Мы не сможем не оценивать и не распределять что-либо по своему достоинству. Мы не сможем отрицать факт развития, поскольку в действительности, это явление присуще всему живому и явственно происходит без исключения повсеместно и во всем, — оно всеобще.

Если мы говорим об одном, как о достойном, о другом,- как более достойном, о третьем, — как о мега-достойном, значит, мы сравниваем. Да, все познается в сравнении. Но, в сравнении с чем? Допустим, мы нашли самое красивое, прекрасное, единственное в своем роде предельно — восхитительное местечко на нашей Земле, неужели мы не допустили бы в своем сознании, в своей мысли возможности существования еще более прекрасного? По-видимому, мы делали бы это до бесконечности, погружаясь все глубже в более прекрасное. Поскольку, если есть прекрасное, и есть еще более прекрасное, как мы можем отрицать существование наиболее прекрасного, даже если мы не имеем в пользу этого каких-либо доказательств?!

И если мы сравниваем, значит, мы имеем какой-то критерий, эталон. Даже ребенок, едва вошедший в сознательный период своей жизни, не имея еще ни малейших понятий о прекрасном, и никаких критериев оценивания, не сможет не отдать предпочтение наиболее изысканному из предложенного выбором. О чем это может свидетельствовать? О том интуитивном знании, ощущении, или, даже, убеждении (к глубокому сожалению, зачастую неосознаваемом) в существовании Абсолютного и Совершенного, которое изначально присуще природе человеческой.

Это — и есть, по мнению архиепископа Ансельма — понятие о «Существе совершенном», с которым каждый человек необходимо рождается — понятие, происхождение которого, по Р.Декарту невозможно было бы представить, если бы не было Бога. Если понятие и идея о всесовершенном имеет место в сознании человека, значит существует и Сам всесовершенный. Ибо всесовершенный не может не иметь признака Своего бытия, иначе Он не был бы всесовершенным. Это понятие — эта независимая от уклада жизни и психо–физических процессов и изменений человека интуиция или ощущение бытия Совершенного, как самостоятельное (искусственно не развиваемое нами в нас самих, никем и ничем не вынуждаемое и не истребляемое) свойство его души, с точки зрения онтологического аргумента, является признаком, т.с., отображением или отблеском Самого Образа или свойства этого образа Всесовершенного, легшего неизгладимой печатью на сердце и сознании человека.

Именно эта идея, ставшая по провиденью Совершенного, неотъемлемым свойством духовной природы человека и стала навсегда той живой силой, вечно влекущей человека к Богу и связующей его с Ним. «Вера в Божество или есть как бы инстинкт нашей духовной природы и, следовательно, вложена в нас самим Творцом вместе с другими благородными потребностями, или имеет начало в первобытном откровении, какого удостоил Бог праотцев наших вскоре после их сотворения, от которых потом весьма естественно, вместе с распространением человеческого рода, распространилась она между всеми их потомками, что, впрочем, само по себе было бы невозможно, если бы основание для сей Веры уже не лежало в существе нашего духа» (11).

Второй аргумент — психологический, основная мысль которого была высказана блаженным Августином и развита Декартом, по своей сути тесно связан с аргументом онтологическим. Суть его в следующем. Поскольку в человеческом сознании идея Бога, или интуитивное ощущение Совершенного не могли возникнуть вследствие воздействия каких–либо впечатлений внешнего мира, и, которые по своему существу глубоко отличны от представлений о Боге, и не «являются результатом (П.Г.) чисто мыслительной деятельности человека, его психики, следовательно, источник их (П.Г.) принадлежит Самому Богу» (12).

За то, что эта идея вложена в сознание каждого человека именно Богом, а не возникла и развилась сама по себе, вследствие каких бы то ни было воздействий внутренних или внешних, ручается и тот факт, что ни одно вымышленное умом человека мнение, ни одна рожденная им идея, какой бы она ни была по своей глубине и проницательности, не смогла пройти через длинный исторический путь, не подвергнувшись при этом, или изменению, или искажению, или же исчезновению.

Лишь одна идея Бога, на фоне других разношерстных пустых и бессмысленных идей, вдруг возникающих и вмиг исчезающих, вследствие своего особого сверхъестественного происхождения, оказавшись, поэтому, самой жизнеустойчивой, смогла–таки остаться неискаженной и неизмененной под постоянно давящими ее тяжелыми пластами болезненной и поврежденной человеческой природы — смогла сохранить свой первозданный вид, стать, в этом смысле феноменом. А по логике вещей, не подвергаться каким-либо изменениям может только совершенное. И поскольку Совершенное неизменяемо — Оно вечно. Как вечно и то, что истекает из Вечности — идея Бога. «Если бы истина бытия Божия не была понята и признана в нашей душе, — рассуждает римский оратор и мыслитель Цицерон, — то одно мнение, не могло бы ни быть постоянным, ни подтверждаться давностью времени, ни состариться вместе с веками и поколениями людей: ибо мы видим, что прочие вымышленные и пустые мнения с течением времени исчезли. Кто теперь думает, что существует гиппокентавр или химера?.. Время изобличает мнения ложные, подтверждает истины природные» (13).

Время, действительно, расставило все точки над «і», показав временность «ложных мнений» и бессмертие «истин природных», одной из каковых является идея Бога – Вера, влекущая человека к соединению с Всевышним – к религии как таковой.

Это подтверждает и еще один аргумент, который служил веским доказательством бытия Бога, таким ученейшим мужам Греции и Рима, как: Платон, Аристотель, Эпикур, Сенека, Цицерон, Секст Эмпирик и Плутарх. — Аргумент исторический. Суть которого очень лаконично и точно выразил греческий писатель и философ Плутарх: «Обойди все страны, — пишет он,- ты можешь найти города без стен, без письменности, без правителей, без дворцов, без богатств, без монеты, но никто не видел еще города, лишенного храмов и богов, города, в котором не воссылались бы молитвы, где не клялись бы именем божества…» (14).

Где бы мы ни были, и где бы не оказались, — мы не встретили бы и не встретим, и, при всем огромном желании, не смогли бы отыскать ни одного государства или нации, ни одного города или племени, ни одного свободно-разумного существа, которые бы абсолютно были лишены веры. Именно веры, как живого ощущения Бога. Какой предмет верования это ощущение для себя создавало или выбирало в ту или иную историческую эпоху, — вопрос, которого мы коснемся позже. Сейчас для нас важно то, что «люди от начала веков на всех степенях своего развития – и дикари, и малообразованные, и образованнейшие – всегда признавали бытие Бога, хотя весьма были различны в своих понятиях о нем…» (15). Эту мысль можно продолжить и высказыванием Цицерона. Вот его слова: «все, однако же, убеждены в том, что есть сила и природа божественная. И такое признание не от предварительного уговора и соглашения людей; это памятование о богах утвердилось не в силу государственных постановлений или законов, но во всяком этом деле единомыслие всех народов должно быть почитаемо законом природы» (16).

«Если же у некоторых древних писателей известные народы назывались иногда безбожными, как галлы, это означало только, что народы те не признавали богов, в которых верили сами писатели вместе со своими соотечественниками, или происходило от крайнего невежества, или было плодом религиозного фанатизма, ненависти и клеветы» (17).

Все данные свидетельства и высказывания, таким образом, дают полное право утверждать отсутствие неверия вообще как такового, появление которого, поэтому, можно понимать как следствие каких–либо внешних причин, и, значит, трактовать как искусственно вызванное, а не природное и изначальное. Неверие невозможно и в силу невозможности устранения причины Веры — религиозного инстинкта, идеи Бога, интуиции Совершенного.

Поэтому в этом смысле невозможен и атеизм, являющийся не чем иным как порождением свободной развращенной воли, а не делом необходимости. «Крайнее помрачение ума, называемое в науке атеизмом, а в Свящ. Писании безумием (Пс. 13, 1), в своем чистом виде, в абстрактном философском смысле, едва ли и существует. Атеистами не родятся, а делаются ими, притом сознательно, впоследствии» (18).

И хотя многие атеисты не согласны с тем, что их позицию обычно трактуют как веру в то, что Бога нет, наиболее предпочитая другое объяснение, сводящееся всего лишь к отсутствию веры в Бога, тем не менее, не смогут предложить никаких доказательств в пользу отсутствия религиозной идеи в душе человека. Более того, сама попытка доказывать отсутствие этой идеи или любое о ней размышление, незаметно для них превращается в явственное о ее существовании свидетельство.

Причины неверия

Ибо любые рассуждения атеистов о Боге или о религиозной идее порождается самой этой идеей, лежащей неизгладимой печатью в глубине их души, поскольку по утверждению психологии, «выдумать можно что-нибудь только из готового материала, но самая смелая фантазия ничего не может дать, чего не находилось бы заранее в мире опытном. Например, сколько не ломай головы, но представить себе рай, построенный не по нашим трем измерениям и чувственным представлениям, невозможно. Он будет отображать земную действительность» (19).

Последовательным и искренним атеистам, поэтому, следовало бы знать, что их рассуждения на тему сверх-рассудочного характера, составлены из уже «готового материала» и им, вынуждены. Еще раз обратимся к словам еп. Варнавы: «…фантазия ничего не может дать, чего не находилось бы заранее в мире опытном». Значит, если мы рассуждаем о Боге, мы, пользуемся соответствующим знанием «заранее» полученным. Выдумать идею о Боге, как Существе запредельном сверх-опытном, используя при этом «готовый материал», взятый из мира ограниченного и доступного рассудку, по большей мере невозможно. Источником этого «материала» может быть только запредельное.

Ведь создать какую-либо идею можно только при условии использования уже имеющихся понятий, взятых из мира опытного, в совокупности своей которые, создают подобную своему характеру и происхождению идею. Данная идея, порожденная опытным знанием, взаимодействуя с другими идеями, содействует рождению такой же, по своему природному существу и происхождению идеи. Этот бесконечный процесс — ничто иное, как порочный круг, в котором взаимодействует природное с природным — процесс, которому, поэтому, не свойственно выходить за рамки над-природного.

В таких условиях, в таком умственном процессе, обрабатывающем лишь материал опытного природного происхождения, само рождение в сознании человека идеи над-природного уровня, представляется невозможным. Иначе можно было бы утвердительно констатировать то, что думать и размышлять можно и без ума, точно так же как и рождать сверх-идею без сверх-ума.

Но, неужели из понятий, данных природным, невозможно создание идеи над-природной?  Невозможно, но только для ума природного. Ведь и животное обладает умом, но при этом, тем не менее, он не способен искусственно выводить какие-либо идеи, тем более подобного характера. Между тем, как в уме человека центральной его идеей не перестает быть идея над-мирного содержания. Что, собственно, и дает полное право на ряду с «умом природным» предполагать еще и наличие некоего «ума духовного», без которого человек был бы жалким человеко-подобным животным с узко-приземленным инстинктивным умом.

Вот этот «духовный ум», который в аскетике именуется «разумом», в отличие от «ума природного», — то есть рассудка (как силы логики), и является, тем «готовым духовным материалом» или изначальным духовным опытом, преобразуясь в понятия который рождает духовную идею, и, т.с., бесконечно ее мыслит, как и «природный ум» не на миг не перестает мыслить свою природную идею (земные вещи и явления). Он и есть тот религиозный инстинкт — та живая глубинная вера, с которой каждый человек рождается, как и рождается с «умом природным». В какой мере «духовный разум» подчиняет себе «ум природный», т.с. его пронизывает, в такой мере с наибольшей ясностью он открывает для себя над-природную сущность и истинное предназначение всего природного.

«Духовный разум» — вера, в жизни каждого человека, осознанно или неосознанно с необходимостью становится той точкой, в которой «ограниченный ум» находит соприкосновение с Разумом Абсолютным, по мере взаимодействия с Которым он входит в мир запредельного и осознает свою сущностную над-мирность, при этом соответственно осмысливая свою земную жизнь.

Итак, «выдумать можно что-нибудь только из готового материала, но самая смелая фантазия ничего не может дать, чего не находилось бы заранее в мире опытном», — убеждает еп. Варнава. Выдумать поэтому над-опытное ей (фантазии) несвойственно. Выдумать что-то духовное можно только при условии наличия готового духовного опыта, приобретение которого невозможно в рамках материального, в силу своего природного несоответствия, следовательно, тот духовный опыт – тот «готовый духовный материал», который производит духовную идею, и является изначальным свойством природы человека, вложенным в нее и врожденным ей.

Отрицание этого ни сколько рассуждения, сколько действительного факта, означает не менее, чем отказ от признания невыгодного. Ведь признать фундаментальное и главное – значит обозначить себе приоритетную ценность в личном бытии, следование которой обязует к соответствующему ее требованию образу действий. Если ценность духовного порядка становится основной целью жизни человека, то, как и любая другая цель, она потребует от него напряжения всех его сил. Во имя нее он должен быть готовым пойти на любую жертву, пусть даже физическую. Вся его жизнь, все его усилия и способности, все сферы и уровни его природы и существования будут сориентированы только лишь на ее достижение.

В большинстве данная аксиома вызывает ужас. Жертвовать всем, в том числе и материальным ради достижения каких-то духовных высот, представляется, мягко говоря, непосильным делом, более того, нежеланным делом. Как можно «пускать на ветер» то, что в жизни каждого является предметом удовлетворения физического сиюминутного — удовлетворения порочных привычек, и расточать то, что в этом смысле, является наиболее близким, в сравнении с «заоблачным» духовным, не имеющем своей доминантой земное благо?!

Именно нежелание утрачивать столь дорогое «близкое к телу» и является основным мотивом отрицания «действительного порядка вещей», — причиной отрицания правды, как нежелательного явления. В этом — одна из причин атеизма. Страх пережить физический дискомфорт ради духовных ценностей. Лозунг здесь может быть такой: «Не хочу трудностей на земле и для тела!» Любая идея, противоречащая необходимости земного блага и счастья как основного и главного, для атеиста — «помеха», требующая скорейшего устранения, будь-то с помощью метода научных доказательств, будь-то посредством демагогии — «манипулирования малосознательной массой». Диагноз такого атеизма заключается не в неверии и не в вере в отсутствие Совершенного, а в сознательном нежелании признать наличную веру, ощутить ее – в нехотении верить, а точнее, — в воспрепятствовании проявлению религиозного инстинкта.

Каким бы по своему направлению или специфике атеизм не был, позитивный ли (который «не просто не верит в существование Бога или богов, но верит, что нет Бога или богов» (20), негативный ли (который «не верит в существование Бога» (21), «воинствующий» или же «безразличный» («который не ведет открытой борьбы с религией, полагая, что в принципе она уже преодолена, а оставшиеся пережитки в сознании людей отомрут сами собой со временем» (22), «плоский» ли («принимающий лишь то, что может быть воспринято лишь рассудком» (23), или же т.н. атеизм «освобождения человека» (освобождение «от всякой зависимости, в том числе и от всемогущего Бога, будто бы ограничивающего нашу свободу и жизненное начало» (24), — но он не может быть принят как явление самобытное, каковым является религиозный инстинкт, как в силу отсутствия доказательств в пользу своих убеждений, с одной стороны, так и по причине возможности полного опровержения его взглядов, а так же предположения об изначальной его наличности природе человека, — с другой.

По существу своему любой атеизм — есть порождение или производное от несогласия, протеста, может быть обычного незнания человека, его страха перед лицом трудностей связанных с каким-либо ограничением в чем-либо близком и привычном, а быть может и от боязни, что «христианская перестройка потребует от него рывка, сверхусилия. Он не верит не в христианство, а в себя. Он боится, что рывок разрушит его пусть и болезненный, но все же устоявшийся и обжитый «гомеостаз…» (25). Есть атеизм и от гордыни: «Я не допущу, чтоб надо мной кто-то был!» (26).

Профессор Пол К.Витц, например, в своей статье «Психология атеизма» склонен видеть происхождение атеизма не на рациональной основе, а на основе психологической. «Каким бы существенным ни было влияние рациональных выводов, — пишет он,- иррациональные психологические причины воздействуют на человека значительно сильнее» (27). И далее он перечисляет основные факторы, которые порождают атеизм. Это и общие и частные социальные причины – боязнь утратить статус или запятнать собственную репутацию из-за принадлежности к религии, вере, как «удела отсталых, невежд и старомодних». Это и комфортный образ жизни, который выражается в стремлении к легкой жизни «вне всяких сомнений, — рассуждает тот же профессор, — в нашем нео-языческом светском мире крайне неудобно быть верующим и вести соответствующий образ жизни. Вернувшись к вере, я отказался от многих житейских удовольствий и лишился изрядной части свободного времени» (там же). Поэтому-то Мортимер Адлер, известный американский философ и писатель, много размышлявший о Боге и религии, и пришел к выводу, что причина неверия «кроется в состоянии воли, а не в состоянии души» (28). Здесь Адлер замечает, что обращение к религии «потребовало бы от меня в корне изменить образ жизни…». «Дело всего лишь в том, что я не хотел принять образ жизни истинно верующего человека» (29).

В любом случае преимущественными в общей палитре предпосылок атеизма, как порождающих его, так и ему сопутствующих являются: отрицание, упорство, нежелание, уклонение, горделивое противоборство, — эти лейт-мотивы атеизма, которые обусловлены лишь одним – побегом от необходимости и требования отречения «от себя», уклонением от борьбы с тем вредоносным, которое беспрерывно уязвляет и точит каждого изнутри, истребляя Человека в человеке, — страстями, ставшими столь обычным и даже естественным, — боязнью труда, и именно, непрерывности труда!.. такого труда, который не является исключительно полезным исключительно для тела, его потребностей и обыденных привычек… Обусловлены так же и пренебрежением той возможностью, которая позволила бы вывести на путь истины или же искомого Высшего — пренебрежением приобретением соответствующих этому знаний и изучением исторического общечеловеческого опыта,- пренебрежением беспристрастным рассуждением и анализом, пренебрежением любознательностью, как естественного свойства души человека…

Бог необходим

А теперь снова вернемся в эпоху язычества. Итак, древний человек хотя и потерял всякую связь с Богом, — Богом личностным и благим, и в своих колоссальных стремлениях найти и обрести Его, предпочел все-же богов «земных» им вымышленных, и уклонясь, таким образом, от нормы своего бытия для него изначальной и естественной (см. выше о норме человеческого бытия), став в этом смысле без-Божным, тем не менее, однако, остался верующим по причине ряда фундаментальных внутренних факторов и причин выше изложенных и рассмотренных.

Этот своего рода парадокс можно обозначить как вера без Бога (как мысль без ума). И драматизм здесь в том, что человек, не могущий не верить, и, который не в состоянии даже при всем его огромном желании, воспрепятствовать действию этой могучей силы как изначально наличной его природе и ей врожденной, и являющейся в этом смысле естественной ее потребностью, — не смог найти То, Что удовлетворило бы ей.

Древний искал Бога везде и во всем, но не находил… мучение, связанное с этим не имело границ, оно непрестанно возрастало и не переставало терзать его душу… Единственным выходом из этой трагедии, очевидно могла быть попытка не верить вообще, или же, по крайней мере, заглушить эту природную потребность, однако и это не вышло… осознавать свое одиночество (жизнь без Бога) ему было невыносимо, так как с ним необходимо должно было быть сопряжено полное погружение в природное, растворение в нем, превращение в одинаковую с ним (природным) сущность. Но этого он сделать не мог и не хотел по причине осознания себя существом над-природным, — сознание, которое противоборствовало поглощающему природному и не соглашалось с тем, что это природное является исключительно необходимым. Оно беспрерывно напоминало ему о том, что сориентирован он по своему существу на противоположно другое, на Нечто большее, чем он сам. «Мы, люди, — утверждает американский психолог Абрахам Мэслоу, — нуждаемся в чем-то большем, чем мы сами, и это большее, чем мы сами, открывается нам через трансперсональные, или надличностные, переживания. Чувство Бога относится именно к числу таких, надличностных, переживаний» (30).

С одной стороны, неистребимое чувство веры, как потребность в религии, — в связи с Богом, с Богом не-безучастным, с Богом личностным, с Богом единым и благим, с другой, — безнадежность Его обретения. От этого, неудовлетворенность, неспокойствие, мучительные внутренние терзания и стенания. Однако выход нашелся — суррогат Бога — изобретенные божки, в своих олицетворениях наводящих подчас ужас на их чествовавших.

Последствия неверия

К чему же привел древнего выбор именно этой альтернативы? Как повлияли искусственные божки на его жизнь и быт? Каким стал человек в своих жизненных реалиях с богом, но без Бога?

Прежде всего, нужно сказать, что язычество, по существу своему, нами понимаемое как состояние удаления от Бога как создателя и Промыслителя, нельзя рассматривать исключительно под отрицательным углом. И было бы неверным и односторонним рассуждение о нем, как о явлении сугубо бесчеловечном, бессодержательном, лишенном всякого смысла.

Имела здесь место и культура, в своем своеобразии свидетельствующая о внутренних переживаниях, — переживаниях, отнюдь не животного происхождения, но рожденных совестью; происшедших из непрерывного осмысления собственной жизни, анализа личных поступков, и, главным образом, — из горького опыта одиночества, приобретенного вне духовной связи с желанным Единым, Богом благим. Была здесь и высокая мысль, зачастую выходящая за пределы познаний лишь только земных богов, и связанного с ними сугубо земного. «Язычество, — пишет Лев Александрович Тихомиров в своей книге «Религиозно – Философские основы истории», — отнюдь нельзя рассматривать только как нечто первобытное, грубое, невежественное, некультурное. В язычестве, как и в религиозных воззрениях моисее-христианских, могут быть находимы все степени культурности, начиная от самых низших и кончая в высшей степени тонкими. Работа языческого периода в отношении религиозно-философском была велика и напряженна, и достаточно напомнить философские системы Эллады, Индии, буддизм, не упоминая о менее известных трудах Халдеи и Египта, чтобы видеть огромный вклад, внесенный в человеческую мысль языческим периодом. Достаточно вспомнить высоту нравственного напряжения, развитого Зороастром, Буддой, рядом греческих философов, как Сократ, для того чтобы видеть, что и в религиозно-этическом отношении работа языческого периода могла достигать большой высоты. Христианские апологеты древней Церкви стояли на той точке зрения, что Спаситель как Логос, Слово Божие — говорил и язычникам» (31).

Однако, все это, очевидно, было лишь т.с. потугами, во многих случаях, доходящими действительно до крайнего напряжения — усилиями, которые человек прикладывал с целью освобождения себя от всего того, что одичало его, делало безумным и безудержным — от зависимости от утомивших его низменно-земных удовольствий, все более порождавших в нем мучительный духовный голод.

Потуги эти – стремление к утолению духовной жажды. Попытка избавиться от усталости, а лучше сказать изнеможения, вызванного истязающим и опустошающим его душу земным и временным… Человек хотел разорвать нить смертельно томившей его зависимости от ему несвойственного и неприродного.

Но что этим неестественным для человека было тогда, есть и будет всегда?

…«Чрезвычайной деградацией людей вследствие которой среди них произошла быстрая утрата связи с самой идеей Создателя мира, отмечается начало языческой эпохи» (32), «древняя летопись мира, Книга Бытия, свидетельствует о каком-то неудержимом погружении ближайшего потомства Адама и Евы в плотские ощущения и в связи с этим — в столь же неудержимое забвение Бога, о котором они имели еще совсем свежие родовые предания. Тут чувствуется прямое предпочтение плотского духовному, какое-то «сатанинское наваждение» (33).

А далее… боги, созданные по «образцу» этих «плотских ощущений» под мановением «сатанинского наваждения». Боги, с которыми человек «налаживал» свои связи, и, которые, наложили на него характер им присущий и соответствующий. Вступая в общение с этими богами «человек принужден был воздавать им не иной культ, как тот, какого они требовали. Без этого культа они и не допустили бы его в общение с собой. А требования божеств, олицетворявших гениальные силы природы, и разрушительные до бессмысленности явления вулканизма, бурь, наводнений и т. д., – требования таких божеств были так же развратны и беспощадно жестоки, как сами они» (34).

Боги человека-язычника были чужды каких-либо нравственных принципов и законов, и потому видеть в них мудрого руководителя и ждать от них нравственной педагогики отнюдь человеку не приходилось.

Оказавшись, таким образом, вне зоны действия каких-либо моральных законов и ограничений, вне авторитета их утверждающего, человек позволил себе при поддержке своих же богов, впасть в «глубину деморализации», в пучину развращенности. Устанавливать же в этом глобальном хаосе разнузданности какой-то нравственный порядок было некому и нечем, ибо божки эти были существами «чуждыми этического элемента», с одной стороны, с другой, — самому их адепту необходимо было выполнять требования соответствующие их характеру — требования аморальные. «Люди по множеству житейских соображений принуждены были вступать с ними (с богами — П.Г.) в общение, искать у них защиты или укрываться от их злобы. Но это общение было чуждо нравственного характера и, напротив, вело к безнравственности» (35)

Даже идея о единстве и братстве человечества, столь естественно-желанная человеком, столь близкая его сознанию в сердцу, — идея, в которой, он видел и чувствовал перспективу достижения блага, была так же исключена местным характером божеств. «Отношения между языческими племенами повсюду получали характер вражды даже более зверской, чем у животных. Чужой представлялся врагом, истребление которого было приятно местным божествам?» (36).

Человеческие жертвоприношения — сколь ужасное, столь же и вполне естественное явление в религиозном культе язычников. Будучи приятным божеству, оно, в известный период развития человечества, было повсеместным, «перенесение на богов потребностей питания, при отсутствии в божествах этического элемента, иногда превращало жертвоприношение в какое-то культовое злодеяние. Особенно страшны были человеческие жертвоприношения…» (37).

Были и менее страшные жертвоприношения, имеющие примитивный характер, но являющиеся в представлении язычника особо важным элементом культа. Например, «обычай обстригать себе в честь богов волосы на голове и приносить их в жертву взамен собственной жизни» (у финикиян — П.Г.) (38) или же, с той же целью, обычай обрезания части своего тела, и принесение ее Адонису в жертву своего целомудрия — это делалось во имя искупления своей виновности перед божеством.

Среди широкого разнообразия жертвоприношений, вошедших в культовую практику языческого мира и твердо укоренившихся здесь, все-же наиболее действительным средством умилостивления божеств считалось принесение в жертву человека. Жертвовались в том числе и дети, — эта чудовищная практика дольше всего сохранялась на острове Сардиния. «Большое количество несчастных детей сжигалось… в металлическом идоле, их вопли заглушались диким криком и смехом окружающей толпы, и сами родители обязаны были выражать радость, а не печаль, так как выражения печали оскорбляли бы людоедное божество и вызвали бы его гнев» (39).

Человеческие жертвоприношения имели место в культовых ритуалах и у народов античного мира: в Греции, — в хтоническом культе (боги подземного мира), у кельтов, — в друидической религии, — здесь жертвами становились как пленные, так и дети, зачастую, из знатнейших семейств. А вот как описывает последовательность человеческого жертвоприношения в религии ацтеков английский историк Прескотт Уильям Хиклинг: «У подножия жертвенника лежала плита, на которую жрецы клали приносимых в жертву. Закалаемого удерживали на плите, в то время как главный жрец рассекал жертве грудь, опускал в рассеченное место руку и, вырвав трепещущее сердце, бросал к ногам божества. Тела пленных, принесенных в жертву, отдавались воинам, которые, приготовив из трупов кушанье, созывали своих друзей на ужасный пир… Точно так же в торжественных случаях закапали и сыновей местных нотаблей, не исключая и самого верховного повелителя» (40).

Широко была развита и храмовая проституция. В праздничные дни, храмы превращались, буквально, «в дом религиозной проституции, охватывавшей во время праздников весь город. Обычных служительниц богинь — жриц — уже было недостаточно, и им на помощь приходили благороднейшие представительницы городских семейств» (41).

Подобные культовые явления происходили и в Афинах, и в Коринфе, и на Кипре.

Культ фаллоса, господствовавший даже тогда, когда прекратились кровавые жертвоприношения, был общемировым. Ритуал этого культа как и культа Диониса, сопровождались в соответствии разгулу сил природы, разнузданностью чувств, движения которых вводило в состояние исступления; одуряющей музыкой, наркотической эйфорией и винным опьянением. Все это возбуждало ощущение «наития», общения с божеством. В течение всей этой «радостной» вакханалии кровавые жертвы растерзывались буквально живьем.

Описанием языческой мистики, как психо-физического явления, составляющего внутреннюю часть ритуала и являющегося неотъемлемой компонентой данного культа, может послужить следующее наблюдение Тихомирова Льва Александровича: «погружаясь в их область (область божеств — П.Г.), — пишет он, — язычники не только не могли найти божества, но заходили в еще худшие блуждания, так как еще сильнее утверждались в неразличении Бога от твари, в почитании твари вместо Творца. Этого мало. Считая погружением в божественный мир те состояния бессознательности, какими сопровождаются явления гипноза, сна, необычайные и непонятные явления психофизики, язычники начали считать состояние бессознательности равносильным обращению с духовным миром. Известно, что даже сумасшествие у них считалось, да и поныне считается, состоянием одержимости некоторым божеством. Вследствие такого преклонения перед бессознательностью в язычестве широко практиковались всякие одуряющие средства, опьяняющие и наркотизирующие, а равным образом всякое распущение своих нервов и возбуждение их до бури, до неспособности дисциплинирования» (42).

Нельзя не согласиться с тем, что в основе подобных ужасных языческих культов и ритуалов лежит зло, — зло, которое здесь следует понимать как силу, разрушающую и сокрушающую душу и тело человека, наносящую колоссальный урон его умственной, психической и физиологической деятельности, — угрожающей его жизни.

Подобное создало подобное, — зло, по забвении Бога ставшее преимущественным началом в природе человека, и основной движущей силой, мотивирующей образ его мыслей, поступков и действий, создало соответствующих этому злу богов, лишенных нравственного начала, чуждых чистых духовных любви и добра, и по большей мере, не являющихся неравнодушными личностями, участвующими в жизни своих адептов.

Злой человек придумал злого бога и поклонился ему. Зло, стало чествовать зло – оно вступило, таким образом, во взаимодействие с самим собой, все более и более вытесняя элементы добра. «А между тем чувства, прививаемые людям в длинном ряде поколений практикой этих (языческих

П.Г.) культов, долго сохраняются в нисходящих поколениях и атавистически возрождаются через тысячелетия. Психологический вклад зла, вложенный в душу человека этими, как выражалось христианство, «бесовскими культами», почти неистребим. Мистика язычества вообще была гораздо большим злом, чем спекуляции язычествующего разума» (43).

Каким может быть человек руководимый таким богом, в: своей жизни, быту, культуре, суб-культуре? Какая шкала жизненных ценностей для него будет приоритетной? Божок, требующий людской жертвы или изувечивания человеческого тела… идол, который услаждается жестокими кровавыми вакханалиями и низменно-животным развратом, — каким будет его воздействие на человека: на его духовно-нравственное становление и развитие, на его физическое благополучие?

Боги-идолы олицетворяют страсти. Порок-страсти – это страдания

К сожалению, создавая этого бога, человек не знал тогда, что он лишь олицетворяет свои страсти. Что он придумывает тот авторитет, который нужен был ему для легализации, узаконения собственных пороков в рамках «религии»,- утверждения за ними статуса необходимых культовых атрибутов. «Причины служения идолам, — пишет свят. Иоанн Златоуст, — пирушки, попойки, флейты, срамные речи, обучения и дела, обжорство, пьянство. Богатейшие, собирая людей, которые от безделья мучаются голодом, содержат их в виде паразитов и собак, питающихся от стола, набивают бесстыдное чрево их и пользуются ими так, как хотят. Язычники, считая себя мудрыми, не познали Бога, а воздавали славу страстям, демонам, твари и посрамили естество…» (44).

Каким может быть человек в частности и общество в целом в атмосфере такой «религиозной» жизни, под «педагогическим» воздействием именно таких богов, олицетворяющих человеческие страсти?.. Каким может быть бытие человечества всецело погруженное в бездонную бездну собственных страстей и пороков (что собственно и является пантеоном богов)?

«Каждое увлечение страстью, — утверждает свт. Игнатий Брянчанинов, — усиливает ее, постоянное увлечение страстью порабощает… увлекающегося ею» (45). Подобную мысль высказывает и свт. Феофан Затворник Вышенский: «страсти – сильные стремления внутреннего настроения порочного сердца. Они глубоко входят в естество души и долгим властвованием над нею и привычным удовлетворением их до такой степени сродняются с нею, что составляют, наконец, как бы ее природу», и еще: «всякое удовлетворение страсти омрачает мысли, огрубляет сердце, подавляет энергию на добро и надолго нарушает мирное устроение человека» (46).

Полное «порабощение» собственной страсти, ставшей неотъемлемой частью его природы, «омрачение ума», «огрубелость сердца», отсутствие «энергии на добро», и, как следствие этого, — утрата «мирного устроения». Вот он человек наедине и в «содружестве» с собственной страстью-любимым идолом, — вот его жизнь с этим богом!..

Потеря «мирного устроения» – это страдание, вызванное действием страстей все более усиливающихся, в силу их частого удовлетворения, — страдание, которое возникает при условии непрерывности требований этих страстей и от бессилия приглушить их и удовлетворить сполна. Именно, сознание того, что наличная страсть в своем конечном итоге является неудовлетворимой, и привносит в душу и сердце человека мучительно-отягчающее их чувство. Это – во-первых.

Во-вторых, психическая и физиологическая болезни, порожденные этим страданием, появляющиеся одновременно с последним, и постоянно сопутствуя ему, усугубляющиеся в своем состоянии. Например, невроз, как одна из форм психических расстройств. «Невроз,- по убеждению Авдеева, — имеет в первую очередь духовную, а уже затем — психофизиологическую природу. Глубокий невроз — показатель нравственного нездоровья, духовно-душевного разлада. Формы его различны: неврастения (уныние, «плач души» или раздражительность, нетерпимость (вызванные страданием-П.Г.); истерия, которая тесно связана с грехами гордыни и тщеславия; невротические навязчивости («умственная жвачка», склонность к излишней рационализации). Грех, как корень всякого зла, близок к невротическим расстройствам. Совершаясь в глубине человеческого духа, он возбуждает страсти, дезорганизует волю, выводит из-под контроля сознания эмоции и воображение…» (47). «Установлено, — продолжает тот же автор, — что возникновение бронхиальной астмы связано с наличием в характере выраженных черт напористости, нетерпимости. Заболевания щитовидной железы могут быть инициированы неумеренностью. При облитерирующем эндартериите обнаруживают боязливость…» (48), и т.д. Об этом говорить можно много.

Однако, для нас теперь важен лишь вывод, вывод объективный. А им может быть не иное что, как заключение того, что жизнь в условиях порабощения собственной страсти, служения и поклонения ей как идолу и богу – это, прежде всего, обмирщение, уклонение от нормы естественного человеку его бытия; это — жизнь без духа (напр., совести), без души, (напр., ума как силы логики) — жизнь животного; это — глубокое подавляющее страдание и болезнь. Итак, жизнь с этим богом — богом страстей, — волне деструктивна и убийственна для всех сфер бытия и деятельности человека и человечества.

Еще из истории Библейского повествования мы помним о том, как израильский народ, ожидая Моисея, находящегося в это время на вершине горы Синай, где ему и его народу Бог даровал «Закон жизни» – Заповеди, — с нетерпением ожидая его возвращения, возроптал, и, устроив себе «Золотого тельца» — идола, поклонился ему.

Именно уход от Бога, Того Бога, который в противоположность богам языческим есть: Творец, «Ты еси Сам Господь един, Ты сотворил еси небо, и небо небесе, и вся вои их, и землю, и вся, елика на ней суть, моря, и вся, яже в них, и Ты оживляеши вся, и вои небеснии поклоняются Тебе (Неем.9,6); Любовь, «Бог любы есть, и пребываяй в любви, в Бозе пребывает, и Бог в нем пребывает» (1Иоан. 4;16); Небезучастный, «Отверзшу Ему руку, всяческая испонятся благости» (Пс.103,28), «солнце Свое сияет на злыя и благия, и дождит на прведныя и неправедныя» (Матф.5,45); Всемогущий, «вем, яко вся можеши, невозможно же Тебе ничтоже» (Иов.42,2); и Святой, «Бог верен и несть неправды в Нем» (Втор.32,4), — забвение этого Бога, с необходимостью приводит к порабощению убийственной страсти — к язычеству.

…Однако с каким богом желает быть человек – с богом или с Богом — это его личный выбор.

 

Протодиакон Геннадий Пекарчук

 

Использованная литература:

  1. Прот. Василий Зеньковский. Апологетика. – Москва, 2004, с. 208.
  2. Осипов А.И. Путь разума в поисках истины. – Москва, 2004, с. 283.
  3. Свт. Василий Великий. Творения. Часть 2.- Москва, 1993, с. 11.
  4. Тихомиров Л.А. Религиозно-Философские основы Истории.
  5. Осипов А. И. Путь разума в поисках истины. — Москва, 2004, с.66.
  6. Осипов А. И. Путь разума в поисках истины, с. 139.
  7. Фиолетов Н.Н. Очерки христианской апологетики. Клин, 2000, с. 78.
  8. Макарий, Архиепископ Харьковский и Ахтырский. Введение в православное Богословие. – Минск, 2000, с. 18.
  9. Осипов А. И. Путь разума в поисках истины. – Москва, 2004, с. 140.
  10. Макарий, Архиепископ Харьковский и Ахтырский. Введение в православное Богословие.- Минск, 2000, с. 16.
  11. Епископ Варнава (Беляев). Основы искусства святости. О естественном Богопознании.
  12. Майкл Мартин. Атеизм. Философские обоснования. Oпределение атеизма.
  13. Чернышев В.М.Религиоведение. — Киев, 2009, с. 18.
  14. диакон Андрей Кураев. Виды неверия. Статья.
  15. Пол К. Вити. Профессор. Психология атеизма. Статья.
  16. Цит. по: Пол К. Витц. Профессор. Психология атеизма. Статья.
  17. Цит. по: Чистяков Г. Религиозное чувство как психологический феномен.
  18. Тихомиров Л.А. Религиозно-Философские основы истоpии.
  19. Цит. по: Тихомиров Л.А. Религиозно-Философские.
  20. Тихомиров Л.А. Религиозно-Философские основы.